27 января в День воинской славы России специалисты отдела молодежной политики МБУ «Управление культуры, спорта и молодежной политики» провели акцию «Блокадная ласточка».
27 января 1944 года город Ленинград озарил праздничный салют, красноармейцы освободили практически всю Ленинградскую область.
Немецкие захватчики, держащие осаду Ленинграда, заявили: «Отныне даже птица не сможет пролететь через кольцо блокады!» Многие ленинградцы носили символ — блокадную ласточку на груди в ответ на заявления фашистов. Таким образом, жители осажденного Ленинграда показывали, что ждут хороших вестей с фронта, что не теряют связи со своей страной.
Ласточки стали и живыми символами надежды блокадного города. Осенью 41-го в целях маскировки на шпиль Адмиралтейства надели чехол. К лету 43-го в его парусине зияли дырки, прорванные осколками бомб и снарядов. В это время блокада уже была прорвана, но еще не снята, фашисты по-прежнему стояли у стен города и продолжали обстреливать и бомбить его. Для починки чехла на шпиль Адмиралтейства поднялись музыканты и альпинисты — Ольга Фирсова и Михаил Шестаков. Когда трудная и опасная работа была закончена, что под чехлом, чуть ниже шпиля под карнизом, оказались жилые гнезда ласточек. Верхолазы снова принялись за дело: распороли чехол снизу и затем зашили его выше гнезд. Обессилевшие люди потратили дополнительно несколько часов, чтобы спасти птенцов от голодной смерти – ради жизни птиц, которая стала символом жизни блокадного города.
Ольга Берггольц. «Блокадная ласточка».
Сквозь года, и радость, и невзгоды
вечно будет
мне сиять одна —
та весна сорок
второго года,
в осажденном
городе весна.
Маленькую ласточку из жести
я носила на
груди сама.
Это было
знаком доброй вести,
это означало:
«Жду письма».
Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что
только самолет,
только птица к
нам, до Ленинграда,
с милой-милой
родины дойдет.
…Сколько писем с той поры мне было.
Отчего же
кажется самой,
что доныне я
не получила
самое желанное
письмо?!
Чтобы к жизни, вставшей за словами,
к правде,
влитой в каждую строку,
совестью
припасть бы, как устами
в раскаленный
полдень — к роднику.
Кто не написал его? Не выслал?
Счастье ли?
Победа ли? Беда?
Или друг,
который не отыскан
и не узнан
мною навсегда?
Или где-нибудь доныне бродит
то письмо,
желанное, как свет?
Ищет адрес мой
и не находит
и, томясь,
тоскует: где ж ответ?
Или близок день, и непременно
в час большой душевной
тишины
я приму
неслыханной, нетленной
весть, идущую
еще с войны…
О, найди меня, гори со мною,
ты, давно обещанная мне
всем, что было,- даже той смешною
ласточкой, в осаде, на войне…
